Сокровище Родины[сборник] - Михаил Николаевич Волконский

— В самом деле, отчего вы не обратились раньше?

— Не понимаю. На меня точно нашло затмение. Когда я пять дней назад вернулся на набережную и убедился, что опоздал на свой пароход, я до того растерялся, что упросил капитана американского керосинщика, чтоб он взял меня.

Консул снова улыбнулся.

— Дальше?

— Дальше я отправился, пройдя канал, на том же керосинщике из Суэца, потому что не застал уже своего парохода.

— Куда же вы отправились?

— В Аден. Капитан рассчитывал, что мы можем захватить наш пароход там, потому что пароходу этому нужно было брать в Адене уголь, что задерживало его на сутки.

— Странно! — сказал консул.

— И очень неприятно, — подтвердил я, — мы сели на риф.

— На керосинщике?

— Да.

— Очень странно. Я не слыхал, чтоб за эти дни какой-нибудь американский пароход сел на мель…

— Вы и не могли слышать… Мы сели на риф с пятого на шестое. Шестого отправили лодку с помощником капитана на путь пароходов. В тот же день он, очевидно, не встретил судна, иначе вернулся бы с ним к нам на помощь вчера. А вчера на нас напали дикие…

— Позвольте. Вы говорите, что вчера на вас напали дикие?

— Да.

— На рифе?

— На рифе.

— И об этом не могло ещё прийти известия в Порт-Саид?

— Не только об этом, но и о том, что мы сели на риф. Оно придёт сюда, вероятно, только сегодня, самое раннее…

— Ну, а как же вы-то тут?..

Консул спросил это с таким твёрдым убеждением, что я одним его вопросом уличён уже во лжи, что я растерялся.

В самом деле, всякому должны были показаться мои слова невероятными. Я говорил ему, что известию по телеграфу было рано прийти, а между тем сам был уже в Порт-Саиде…

Только теперь сообразил я всю кажущуюся нелепость своего рассказа. А между тем ничего другого я не мог рассказать. Я развёл руками и ответил:

— Не знаю, как я очутился тут, но уверяю вас, что говорю правду…

XV

Я не мог решить, что было для меня хуже: физическое ли мучение вчерашней подневольной ходьбы или нравственная пытка, которую я испытывал теперь, стоя перед консулом, имевшим полную возможность доказать мне, что я лгу, не верить мне и потому презирать меня.

Со своей точки зрения он был совершенно прав. Поставив себя на его место, я должен был согласиться, что иначе, как с полным недоверием, нельзя было отнестись к моему рассказу.

Мне оставалось только уверять его, что я говорю правду, дать, пожалуй, честное слово, но он не мог придать никакой цены ни моим уверениям, ни моему слову, потому что видел меня в первый раз. К тому же растерзанный вид мой, в котором я предстал перед ним, также не мог внушить ко мне доверия…

— Вот видите, милостивый государь, — наставительно произнёс консул, — как ни странен, чтобы не сказать более, ваш рассказ, но мне кажется ваше появление у меня ещё страннее…

— Это почему? — спросил я, невольно удивлённый. — Что ж тут странного, что я обратился к вам, к кому же мне было прийти, как не к консулу?..

— Но вы пришли слишком поздно…

— В этом моя ошибка…

— И неловкость, — перебил меня консул, — неловкость, потому что настоящий Николай Александрович Гринёв был у меня в тот же день и получил свои вещи, деньги и паспорт…

У меня подкосились ноги, и я сел на подвернувшийся мне стул.

— Как настоящий Гринёв! — воскликнул я. — В какой «тот же» день явился он, и почему вы отдали ему мои вещи?..

— Гринёв явился ко мне, — пояснил консул, — второго числа поздно вечером, после того, что ушёл пароход, на который он опоздал…

— И вы так, по первому слову, отдали вещи и деньги?

Консул с достоинством покачал головою.

— Я не отдал по первому слову. Я просил его прийти на другой день за вещами. И он явился на другой день. Других заявлений у меня не было. Я, осмотрев предварительно вещи, предложил явившемуся описать мне их; он дал подробные указания и вполне точно определил, какая сумма его денег находилась у меня. Дальнейшие предосторожности мне казались лишними: я убедился, что имею дело с владельцем вещей, и отдал их ему под расписку…

— Но это обманщик! — вырвалось у меня.

Консул ничего не ответил, но по выражению его лица было ясно, что он считает обманщиком, конечно, не того, который явился к нему немедленно и, по-видимому, держал себя очень уверенно и доказательно, а меня, вдруг как бы с неба свалившегося через шесть дней, да ещё с рассказом о том, что вчера я сидел на рифе и был в плену у диких, а сегодня очутился в Порт-Саиде.

Наименее обидное, что он мог подумать про меня, что я сумасшедший.

— Позвольте, — заговорил я, стараясь призвать к себе всё своё хладнокровие, — если вы осмотрели вещи, то помните их. Я их вам тоже опишу в подробности. Денег у меня хранилось у капитана около трёх тысяч. Я сейчас скажу точно: я взял из них сто рублей, потом двадцать пять… Значит, оставалось две тысячи восемьсот семьдесят пять рублей…

— Нет, меньше, — сказал консул.

— Совершенно верно, — подхватил я, — капитан, верно, заплатил ресторатору за то, что я спрашивал на пароходе «extra», на несколько рублей тогда было меньше… А что касается вещей…

И я подробно стал рассказывать, какие были вещи у меня.

Должно быть, не столько описание вещей, сколько искренность моего отчаяния заставила консула отнестись ко мне теперь внимательнее и участливее. Он сел к столу и стал меня слушать, перестав уже улыбаться…

— Если б я желал вас обмануть, — наконец сказал я, — согласитесь, что не стал бы я настаивать, узнав, что настоящий Гринёв получил вещи, но уверяю вас, что я самый и есть Николай Александрович Гринёв… Вы отдали вещи под расписку?

— Да, она у меня хранится… К сожалению, я не мог удостовериться в подлинности руки, потому что на паспорте подписи не было…

Я тут только вспомнил, что на заграничных паспортах есть место для подписи владельца, но я забыл её сделать, как забывают большинство русских путешественников.

Я попросил показать мне расписку. На ней твёрдым, определённым и совсем не похожим на мой почерком были написаны моё имя и фамилия.

Судя по почерку, это был смелый мошенник — рука не дрогнула у него, когда он подписывал.

XVI

Хранившиеся у капитана три тысячи были единственным моим достоянием. Я их собрал, отправляясь на Восток, куда ехал без